Том 13. Господа Головлевы. Убежище Монрепо - Страница 253

253

Салтыков писал в «Круглом годе»: «Правда, что общество наше — лицемерно и посмеивается над основами «потихоньку», но разве лицемерие когда-либо и где бы то ни было представляло силу, достаточную для существования общества? Разве лицемерие — не гной, не язва, не гангрена?» Этими словами намечено основное идейное направление повествования в «Господах Головлевых» и основная линия развития образа Иудушки. Автор сосредоточивается на анализе внутреннего мира своего «выморочного» героя. Исходя из просветительских взглядов, Салтыков прежде всего в безудержном культивировании и распространении «обманного», лживого слова, в необеспеченности «правильных» речей действительным смыслом видел конкретное проявление процесса разложения личности, процесса духовной деградации враждебных народу, исторически отвергнутых жизнью классов и групп. Такая широкая установка потребовала от писателя всестороннего и глубокого анализа пустословия как социального порока. В «Господах Головлевых» это и составило одну из главных идейно-художественных задач автора, создавшего классический тип пустослова.

Нет ни одного сколько-нибудь значительного сатирического цикла, в котором бы Салтыков не разоблачал пустословие и пустословов. Уже в «Губернских очерках» создается запоминающийся образ Озорника, сановного чиновника, усматривающего в бюрократии «высший организм» относительно всей прочей человеческой массы. Эпиграфом к этому этюду Салтыков ставит латинское изречение: Vir bonus, dicendi peritus. Изобличению либерального фразерства и краснобайства немало места отведено в «Невинных рассказах» и «Сатирах в прозе». Разгул «обманного» слова в эпоху реформ, в эпоху «глуповского возрождения» образно запечатлен в красноречии помпадуров, нарциссов-земцев и других разновидностей тогдашних прогрессистов. О том, что «глупые мысли, дурацкие речи сочатся отовсюду, и совокупность их получает наименование «морали» и «что выслушивание азбучных истин становится действительно обязательным», Салтыков писал в очерке 1871 года «Самодовольная современность», добавляя: «…раздражает бесконечная удовлетворенность, не подозревающая даже возможности иного миросозерцания, кроме низменного» (т. 7, стр. 149, 153).

В пору, когда писались «Господа Головлевы», Салтыков предпринимает энергичное наступление против засилия лживого благонамеренного слова. Он клеймит «служительские слова», «ташкентский брех», под прикрытием которых осуществляется реакционная политика обуздания и ограбления.

Порфирий Головлев назван не Иудой, как известный евангельский персонаж, а Иудушкой, что сразу как-то его приземляет. Это именно Иудушка, где-то здесь, рядом, под боком у домашних совершающий каждодневное предательство. В семье, за чайком и обедом, в повседневном общении с родными, дворней, мужиками, соседями по имению плетет словесную паутину Порфирий. Салтыкова не случайно интересуют помещики Головлевы, господа Головлевы. Ибо помещичья жизнь оказалась той питательной средой, в которой сформировался характер Иудушки, совершилась деформация его личности.

По глубокому убеждению революционного просветителя, слово — это могучее средство общения и взаимопонимания людей, содержательный знак умственного человеческого опыта, орудие культуры и созидания. Со словом надо обращаться честно, — вслед за Гоголем говорил Салтыков. Автор «Господ Головлевых» должен был изобразить слово в извращающей его природу функции — разобщения людей, тиранического истязания их. Салтыков обнаружил великое умение образно раскрывать диалектику пустого «обманного» слова.

В ординарной речи героя, в лексике, в синтаксисе его словесных упражнений необходимо было открыть такие вариации, такие обороты, которые бы создали особую «стилистическую атмосферу» (Б. В. Томашевский), когда читатель вживе представил бы себе человека, не знающего другого слова, кроме праздного, бессодержательного. Такой эстетической целенаправленности языка, речевой характеристики персонажа Салтыков достигает мастерски.

Слово Иудушки имитирует благородные идеи, высокие душевные побуждения, прекрасные человеческие действия и поступки, тогда как на самом деле у героя нет ничего за душой, кроме бессердечия. Слова утрачивают свое настоящее содержание, свой настоящий смысл. Автор романа всюду показывает, что Иудушке неизвестны «муки слова». Он не ищет слова, а легко берет готовое чужое. Истертая пословица, выхваченная из Священного писания моральная сентенция, примелькавшаяся цитата из молитвы, ходячее изречение из арсенала старинной мудрости, истасканная житейская заповедь — все это затвердевшее, прописное, внутренне обесцененное, мертвое выступает у него нестерпимо скучным, назойливо нудным многоглаголанием, скрывающим живые человеческие чувства и мысли.

Словам Иудушки придана особая тональность. Его речь отличается ласковостью и витиеватостью. «Обманное» слово обычно звучит в сатире Салтыкова патетично, фразисто, громко, особенно громко произносится оно теми, кто лицемерит и предательствует на поприще гражданской, политической, служебной деятельности. Сфера жизни Порфирия Головлева — семья, собственное поместье. Здесь выступает он ревнителем христианской морали, семейных уз, помещичьей деловитости. Мимикрия «обманного» слова в сфере, доступной «дикому помещику», должна быть, конечно, иной, чем в столичной аудитории.

Салтыков писал: «Из уст человека не выходит ни одной фразы, которую нельзя было бы проследить до той обстановки, из которой она вышла». Писатель нашел для речевой характеристики своего пустослова именно ту интонацию, которая органически соответствовала обстановке героя, социально-психологической его сущности.

253